|
«По сравнению со скорбным изяществом Моралеса, патетикой Риберы, аскетизмом Сурбарана, тревожной музыкой Эль Греко, импрессионизмом, сатирой и снами Гойи — Веласкес означает просто взгляд как действие. В Веласкесе желание совпадает с действительностью, чувства — с разумом, чувственность — с духом. Его картина никогда не бывает ни слишком сухой, ни слишком сочной. Взгляд художника любовно объективен, он ставит нас в центр того, на что смотрит. Оп не превращает изображаемое ни в предметы, ни в проекты, а дает его обнаженно — в таинственном единстве сути и обличья...»(В то утро я с особым вниманием рассматривал также Ватто...
Это Дю Бо говорил о «нервном» искусстве Ватто?.. Я ясно слышал, как один служитель сказал другому: «Лицо у нее светилось — что твой фонарь». Слова были расставлены именно так, в единственно верном порядке, который, как я понял, переводя Рембо, особенно важен для поэтики фразы... Перейдем теперь к «далекой и одинокой»; вот здесь, после того как я до изнеможения ходил 12 августа по мечети-собору, слитым воедино.)
«...Ночной поход по тавернам. За мостом через Гуадалкивир встречаем нескольких друзей... Продолжаем кружить по городу (на мощеных улочках почти нет света). Когда пьют, закусывают только ломтиками телятины, кролика, колбасы. Тончайшая гамма кордовских вин: розовых, золотистых, желтых. Приходим в таверну Мафусаила — так прозвали хозяина,— где собрался кружок «Миллион лет назад». Скульптор поет канте хондо; мимика Мафусапла (подарил ему гаванскую сигару, и он пускается в пляс). Меня просят написать что-нибудь в альбом кружка,— я уже не различаю букв. На обратном пути встречаемся с поэтом Пабло Гарсиа Баэной (Кордова и Матаисас: провинциальные ночные гуляки; как грустно становится от таких сопоставлений). Прощаемся словно до завтра — и навсегда. Сон. Обе ночи в Кордове — будто среди кубинских полей: небо усеяно звездами, светят Плеяды...»
|
.jpg){kind=small}
