Хавьер организовал «спектакль», по сам на него не пошел и на следующий день предложил свои услуги банде Испанца, начав с самого низа, как простой «наблюдатель». Максимо едва заметил отсутствие мулата, а когда узнал, почему его нет, не придал этому ни малейшего значения, поскольку с Испанцем они еще не враждовали. Ему было важно каждый вечер, перед сном, проверять, насколько вырос его фантастический банковский счет,— деньгам yжe не лежалось на месте, пора было вкладывать их в доходные дома, в строительство жилых кварталов; важно угадывать в стальных глазах Ловкача его следующие ходы, следующие махинации. А тем временем Хавьер скучал, страдал от унижения и следил за субъектами, которых ему поручали. Так проходили месяцы, и наконец возник план покушения на Максимо. Хавьер понял, что пришло время выдвинуться, отомстить за прошлые обиды и сделать решительный рывок к драгоценностям, ослеплявшим своим блеском. Его желания отнюдь не противоречили «этическим нормам» банды. Хавьера поставили руководить предстоящей «операцией».
Чтобы подхлестнуть себя в последние дни, Хавьер мысленно сравнивал роскошный особняк Максимо с дощатой развалюхой, где жила его восьмидесятилетняя мать, и с комнатушками в Старой Гаване, где он сам ютился в мучительной тесноте, вместе с дядей, тетей и племянниками.
Он вспоминал свое босоногое детство — чистильщик сапог, продавец газет; свое отрочество — мальчик в тавернах и бильярдных; свою раннюю юность — сутенер одной «беля- ночки», которая содержала его, когда он познакомился
с Максимо. Среди всех этих мерзостей в душе Хавьера жило лишь одно «святое» чувство: почитание памяти белого отца, важного и доброго; это почитание
внушила ему мать — религоведение вошло у нее в плоть и кровь — и поддерживал отчим Хавьера, сухощавый негр, разводивший бойцовых петухов, который сошелся с матерью после смерти генерала. И потому, познакомившись с Максимо,— а Пальма меланхолическим взглядом и безвольно опущенными плечами сразу же напомнил ему портрет отца,— Хавьер втайне подумал, будто нашел свою семью. Но жизнь жестоко посмеялась над ним. И все же, хотя перед тем он выпил для храбрости два стакана рома, рука его дрогнула, когда надо было стрелять.
Покинутый сообщниками, Хавьер укрылся в доме приятеля, члена общины абакуа, на улице Примельес, надеясь, что сможет там переждать, пока дело забудется. Он был подавлен и противен сам себе. Ему было страшно. Когда однажды па рассвете за ним пришли трое людей из банды Ловкача — четвертый ждал в матине,—Хавьер не сопротивлялся, да и по хотел вредить приятелю.
По дорого он глядел на мрачные колонны, редкие озябшие огоньки, одиноких прохожих, пустую бензоколонку, торжественные ряды деревьев, молочную цистерну, громыхавшую впереди, как будто то были явные, но разрозненные доказательства ждавшей его судьбы, которые вскоре сольются воедино в тишине беззвездной ночи. Все пятеро молча смотрели перед собой. Шофер курил.
.jpg){kind=small}
