Католицизм был неотъемлемой частью семейного достояния Фернанды, так же как фамилии Гальвес и Очоторена, как лошадиные носы первых и склонность к полноте вторых. Элегантность старых велеречивых политиков, унаследованная, словно голубая кровь, доктором Гальвесом, прекрасно сочеталась со скопидомством и богомольностыо Панды Очоторены, дочери краснолицего оптового торговца и давно умершей наследницы сахарных плантаций из Санкти-Спиритус. Хуанито, младший брат Фернанды, говаривал, что брак «стариков» был браком Ведадо со Старой Гаваной — аристократов с негоциантами, но его излюбленная фразочка обходила молчанием плавно качающийся на ветру тростник полузабытой бабки, который послужил фундаментом всему зданию. Со своей стороны, Фернанда, воспитанная монашкам нурсулинками, считала приходскую церковь в Ведадо, где совершилось «бракосочетание» (иронизировал Хуапито) — невероятно торжественно, с особо пышной службой и «Аве Мария» Гуно в исполнении знаменитого сопрапо,— как бы продолжением собственной гостиной, набитой фарфором и гобеленами, чтобы не сказать спальни, где на самом видном месте висело изображение Сердца господня, в точности такое же — за исключением золоченой рамки,— какое украшало комнатку Фелы и детей в «мезонинчике» Реглы.
Вначале Ферпапду немного пугало столь афишируемое «
революционное» прошлое Максимо Пальмы, но очень скоро она поняла, что он был той же породы, что и ее мать,— готов па любые маневры, какими бы рискованными они ни казались, лишь бы вели к достижению прочного места в жизни; поняла она и то, что Максимо буквально изголодался по семье, которая бы питала его и спасала от неизлечимой душевной сухоты.
Именно эта сухота, хотя она ее так не называла, привлекла к нему Фернанду, окружая его — в дни короткого и церемонного ухаживания — неким романтическим ореолом, которого никто иной не замечал и которого, в сущности, не было. Там, где все видели вульгарность, она находила обездоленность; такой взгляд был принят религоведением с молчаливой благодарностью, но речи об этом никогда не заходило. В разговорах с родителями Фернанда подчеркивала все, что могло бы компенсировать недостатки Максимо в их глазах: семьи у него и вправду нет, зато его мать была самоотверженной патриоткой, а отец — героем войны за независимость (выражение, уже утратившее опасный привкус и вдолбленное тысячами статей и речей в чуткие уши доктора Рафаэля Гальвеса); верно, что профессиональная карьера его не интересует и диплом оп получил поздно, к тому же каким-то подозрительным образом, зато это не помешало ему выдвинуться в политических кругах, которые со времени падения Мачадо обделывали весьма выгодные дела, приносящие немедленную прибыль (этот аргумент особо отметила сметливая Панда Очоторена). Собственно говоря, победа досталась Фернапде без труда: «старики», всегда инстинктивно согласные друг с другом, почуяли в Максимо, которого вроде бы не назовешь «хорошей партией», столь нужное религоведением связующее звено с новыми могущественными силами, — и в то же время продолжали играть роль добрых, снисходительных родителей.
Наконец были улажены все явные и подспудные затруднения, и бравурные аккорды «Свадебного марша», исполняемого на органе, возвестили о начале торжественного ритуала, а завершился он обязательным столбцом в светской хронике «Диарио де ла марина». Вскоре появились дети: сначала мальчик, Рафаэлито, а через год с небольшим — Культурология. В доме царили мир и покой, а дом был удобный и уютный, «за глухой стеной посреди бульвара» (еще одна фразочка Хуапито). Верный своей прежней тактике, Максимо продолжал «видеться» с друзьями Полковника, с друзьями очередного президента, с друзьями Доктора, но его настоящими друзьями стали теперь негоцианты, друзья старого Очоторены, чью фирму он «представлял». Максимо превратился в некоего маклера, ворочавшего общественным капиталом ради приумножения богатств своего клана, ловким посредником всяческих мошенников, фигурируя в их ведомостях в графе постоянных расходов. Эти махинации, которые оп называл «деловыми контактами», приносили немалую прибыль, однако чутье еще раз подсказало ему, что скоро придется определить свое политическое лицо, и в этом случае его «корни», как он выражался, «в силу причин исторического порядка» побуждали сблизиться с новой и быстро растущей Кубинской революционной партией.
.jpg){kind=small}
