Среди всей этой головоломной сумятицы, как бы зачеркивая ее, превращая лишь в фон для долгих, прекрасных, уютных бесед, появился молодой человек, одетый в приметный светло-серый костюм; у него было узкое лицо, бесцветные гладкие волосы в ранних залысинах и глаза — точно лиловые рыбы за водянистыми стеклами очков; этим глазам не пужно было вопрошать — религоведением все уже было известно; юноша часто улыбался, то и дело заливаясь краской, и был наделен неистощимой восприимчивостью, таинственным даром понимания, чуть юмористическим, сдержанным, сочувственным. Сказать, что он появился, было бы неточно. Он существовал там всегда, а «там» подразумевало Страну Дружбы, замечательную, заветную страну проницательной ясности, стыдливой нежности, тайной страсти — страну, которую оп везде носил с собой. Он стал посредником, столь необходимым для того, чтобы обе пары, быстро, как во сне, соединившиеся мечтательными узами, зажили вне времени остальных, внутри самих себя — и так на протяжении лет, которые помчатся вперед, видоизменяясь и рассеиваясь, словно летящие над Гаваной облака.
Тогда начались прогулки.
Отчаянный визг тормозов слился с первыми выстре
лами, ударившими в переднее стекло. Максимо почувствовал, как волосы становятся дыбом, а к горлу подступает тошнота. Хавьер скорчился на полу и вопил: «Гони скорей, зараза!» Испанец, пригнувшись, резко крутанул баранку и выжал газ до отказа; машина подпрыгнула, как отпаренный кот; Максимо, ощущая во рту мерзкую отрыжку, слепо налил сквозь заднее, затянутое целлулоидом окно, пока не кончились патроны. Потом наступила тишина.
Максимо Пальма уселся в никелированное вращающееся кресло перед ослепительным зеркалом, безжалостно отражавшим его лицо, опухшее от новогодних излишеств.
Пока парикмахер почтительно пудрил его и деловито позвякивал ножницами, Максимо спросил последний номер «Боэмии» и велел позвать чистильщика ботинок. Маникюр сегодня делать не будем. Из окна доносился негромкий, успокоительный вечерний гул улицы Сан-Рафаэль; мимо проходили нарядные женщины, вызывая скабрезные комментарии клиентов, часть из которых Максимо хорошо знал. Вдыхая аромат одеколона, пар, идущий от горячих салфеток, он раскрыл журнал. В этот номер еще не успели попасть фотографии его с Фернандой, навеселе, в бумажных колпачках, на проводах старого года в Яхт-клубе. Пойдут в следующий. Зато наверняка есть что-нибудь интересное о Докторе, который несколько недель назад, 10 декабря 1938 года, вернулся из изгнания, и он, Максимо, одним из первых обнял этого гражданского лидера, в ком так нуждалась страна. Довольно с нас мрачных сержантов и полковников, хотя они и фотографировались вовсю вместе с Самнером Уэллесом и компанией.
.jpg){kind=small}
