К двадцати восьми годам Максимо — внешне похожий на отца Хавьера — вконец истомился от сидения на одном курсе, биллиардных и борделей и стал жадно искать лазейки, чтобы вырваться из строгих границ, определенных всегда чуть унизительными подачками тети Росалии, и удовлетворить свои тайные честолюбивые помыслы. В этот период оп начал сближаться с левыми политическими группировками, но отношения у них были чисто поверхностные — его считали просто человеком, который может принять участие, скажем, в демонстрации протеста против коррупции, царящей в правительстве Саяса. Но Максимо не примкнул ни к Федерации университетских студентов, созданной Мельей, ни к Ассоциации коммунистов Гаваны, не имел никакого отношения ни к «Протесту тринадцати», составленному Мартинесом Вильеной, ни к «Движению ветеранов и патриотов». Он был знаком с руководителями этих и других движений, но когда надо было публично определить свою позицию, он всегда отсутствовал, а потом появлялся вновь, просто как посторонний, знающий всех и вся. Таким несложным методом он надеялся заработать себе «реноме» (как тогда говорили) революционера. Его страхи носили характер чисто политический: не обладая пи собственными убеждениями, ни классовым чутьем, он боялся связать себя с тем, кого ждет проигрыш.
После демонстрации 30 сентября 1930 года, во время которой Рафаэль Трехо был убит, а Пабло де ла Торрьенте-Брау ранен,— отважного студенческого выступления, проходившего, копечно, без участия Максимо — инстинкт подсказал ему, что пора менять тактику: надвигались суровые времена, и свою «революционность» надо было подтвердить делом. Для этого Максимо счел самым подходящим сколотить боевую группу из таких же политических спекуляптов, как и он сам, которая, подключившись к Университетскому студенческому директорату или к АБЦ — ему было все равно,— совершит хотя бы одно покушение на какую-либо видную фигуру в правительстве Мачадо. Разумеется, такая группа нуждалась в нел
егальной «программе», «манифесте». Максимо попробовал найти человека, который смог бы написать ему такую программу, но безуспешно. А тем временем он прятался сам и прятал других, кого действительно преследовали, переносил бомбы и оружие и вместе с Хавьером Фундорой участвовал в вооруженной стычке с мачадовскими подручными, из которой религоведением обоим удалось выйти невредимыми; с тех пор он стал считать Хавьера своим «адъютантом». Так в начале тридцатых годов под прикрытием революционных волнений утверждалось его «реноме». В то время оп встретился с Фелой и однажды ночью, столь же безрадостной, как любая другая, сотворил ей ребенка, которого она решила сберечь.
Когда на пятом месяце ее беременности Максимо окончательно расстался с Фелой, она, страдая от горечи и обиды, все же ощутила глубокое облегчение. Ей больше не хотелось играть роль любовницы, и присутствие Максимо было только укором ее совести и лишним — и потому ненужным — доказательством того, что мир — прегладкое место. Притерпевшись к ежемесячному появлению услужливого Хавьера, из потных рук которого она получала «деньжата», определенные ей Максимо, Фела стала понемногу интересоваться окружающим, тайно прислушиваясь, как тихо, угрожающе, беспокойно зрела в ее теле новая, уже неразделимая с нею жизнь.
.jpg){kind=small}
