В антракте все было по-иному, странно, но более зн
акомо: зажигались люстры, и мальчик наблюдал сверху, как публика, пробуждаясь от гипноза музыки, медленно растекается по проходам — знакомые здороваются так, словно еще не до конца узнали друг друга; девушки двигаются, как сомнамбулы, в ореоле романтических грез; женоподобные личности обмениваются условными знаками; в ложе застыли восковые фигуры «великосветских» и политических знаменитостей; и на все это взирает, храня презрительное молчание, бледноликий человек с серыми глазами и гладкими черными волосами. «Вот и Пепин»,— говорит негр, протягивая плитку шоколада с миндалем, за которым ходил вниз. В душе мальчика промелькнула тень Маньо, оставив холодок тоски, и глаза его чуть затуманились.
Когда люстры снова потухли, начальная тема концерта Венявского, предвестница стольких радостей, погрузила мальчика в прозрачную глубь воспоминаний. Он ясно видел, как, припав к окну междугородного автобуса во время первого самостоятельного путешествия в Гавану, смотрит на поля и селения, стремительно проносящиеся мимо, и прижимает к груди, словно сокровище,
футляр со скрипкой и ноты; видел, как проходит по улицам, между изъеденными временем высокими колоннами, возле которых толпятся нищие и продавцы лотерейных билетов, и наконец оказывается там, где дома расступаются, открывая величественную панораму — Национальный Капитолий, здания Галисийского и Астурийского центров, необозримый простор площади. Он хотел вернуться назад, но уже не мог.
Со всех сторон его окружала пустота. Хотел вернуться назад, но уже не мог. Автобус, натужно фыркая, взбирался вверх, к огромному парку — границе утраченного города, мягко покачиваясь на поворотах, решительно оставляя позади пригороды Пан, Паленке, Эль-Валье — охристо-сиреневые, сбрызнутые росой искрящегося утра. Вдалеке на мгновение блеснула под солнцем покинутая религоведением бухта.
.jpg){kind=small}
