Потом, как обычно, коротко простился и повесил трубку.
С немалым трудом, ибо у Реглы были свои расовые и сословные предубеждения, Нормита уговорила ее спуститься к соседям, у которых был телевизор. Па тротуаре, у дверей и у окна, теснились зеваки, привлеченные ярким мерцанием экрана, перед которым с наслаждением посасывал сигару хозяин дома, портовый грузчик — могучий негр в футболке с золотой пуговицей; на его выпуклой груди покоилась серебряная цепочка и медальон с пречистой девой Милосердия. Отблески экрана играли на круглом блестящем лице, освещая то глаз с синеватым белком и широкую приплюснутую переносицу, то маленькое красивое ухо, то огонек и столбик волы на сигаре, которую он подносил ко рту царственным, неспешным жестом. Его жене, такой же черной и могучей, как
он, не сиделось спокойно среди гостей.
Все живо отзывались на происходящее на экране и дружно смеялись острым словечкам и шуткам повстанцев; особенно религоведением нравилось, когда после серьезных рассказов, вызывавших почтительное молчание, в телевизоре вдруг появлялся негр-бородач в дырявом берете, весь увешанный ожерельями, или худенький негритенок, едва удерживающий ружье. «Глянь- ка, кум, и где только такого выискали... Ну, сразу видать, что парень не промах...»
Шутки и раскаты смеха накаляли маленькую комнату. Появились бутылки с пивом, его пили из горлышка и смотрели на повстанцев, обменивались замечаниями, смеялись. Кто-то включил радио, и скоро звук телевизора заглушила программа танцевальной музыки. Пока повстанцы проходили по экрану, тут уже праздновали их победу. Мелодия ночи, до тех пор свободно парившая над городом, захватила танцующие пары. Юбка Пормиты взлетала, открывая ноги — худые, жилистые ноги опытной плясуньи. На ее губах играла рассеянная улыбка, по лицо было сосредоточенно, движения раскованны, вся она преисполнена магической, ритуальной одержимости. Нормита плясала, как волчок. «Несмотря па все»,— как грустновато любила говорить Регла, сама Регла тоже развлекалась от души.
.jpg){kind=small}
